Атанас СТОЕВ (с. Парканы) (1944-2004) Жил и работал в болгарском городе Варна. Окончил факультет болгарской филологии Софийского университета им. Св. Климента Охридского. Автор 22-х поэтических сборников, 3-х сборников новелл и рассказов, четырех романов. Лауреат национальных литературных конкурсов. Член Союза болгарских писателей, Союза писателей Приднестровья. С осени 2001 года преподавал болгарский язык и литературу в школах села Парканы, в Приднестровском государственном университете. Ушел из жизни в Приднестровье. Именем Атанаса Стоева названа Парканская средняя школа. Поэт, прозаик, переводчик. Работал в школе, в детском доме, редактором в телецентре.
Член Союза болгарских писателей, автор более 30 книг. Лауреат национальных и американской премий. Стихи переводились на многие языки. *** БЕНДЕРСКИЙ ДВОР
Леониду Литвиненко
Он тонет в тенях винограда, где гроздья редкие висят, и дышит легкою прохладой, и веет тихою отрадой вечерний дворик-палисад.
Банально тих, почти квадратный. с домами с разных трех сторон. Предельно чистый, аккуратный. И легкий разговор невнятный сидящих женщин слышит он.
Сентябрь… Вчерашний дождь растаял, но что-то тягостное есть... Ограда черная, пустая, смерть человека открывает, убитого когда-то здесь.
Душа его в кровавом гуле ушла... Но сам, душою чист, в том трижды проклятом июле, распятый снайперскою пулей, он пал на виноградный лист.
И это всё... Пустые тени ложатся на широкий двор. Забыли люди потрясенья, и на скамейках без волнений не прекращают разговор.
*** Л. С.
Голуби воркуют, где - не видно. Игры пчел - и боль в моей груди. А вороны каркают ехидно: "Все еще вздыхаешь? Уходи!" Тени опускаются на травы, носит сучья незнакомый дед, поддавая рожками лукаво, два козленка прыгают вослед. Женщины вдвоем деревья белят, эти две - творят цветочный рай. Чудный мир! Тебе бы в самом деле босиком пройти из края в край! Шуры-муры у коровок божьих, шалости попарно - лишь одной, гибнущей от неуемной дрожи, светит смерть под полною луной. *** Леониду Литвиненко
Бесстыдно весела прекрасным телом, купаешься и брызжешься водой. А я смотрю в глаза твои несмело и вижу старичком седым и белым себя, с печатью жизни прожитой.
А ты смеешься. В мягком полотенце небрежно прячешь молодую грудь. И капельки на теле - там, где сердце, - мерцают так, что никуда не деться! Будь мне близка, как смерть, но только будь!
Решительно на всё - на всё готова душа твоя - огня и страсти храм. И чтоб любовь мы испытали снова - в глазах искринки рокового зова. И стыд, и возраст - не преграда нам.
Меня в весну расцветшую ввергая, глаза блестят, как горные ключи. О, как прекрасна женщина нагая! И жизнь трепещет, смерть опровергая, как майские счастливые лучи.
Кто эту вечность у меня отнимет? Я за нее готов пойти на крест. Но пелену чудес судьба вдруг снимет, и мука ото сна меня поднимет и обвиняющий протянет перст!
*** Борису Бочагову
Лет тридцать пять я шел к той встрече - смиренным, тихим, старым стал, и вот однажды в синий вечер, с бутылкою вина покрепче - я в скромный дом ее попал.
Она, приняв меня, смутилась, поправив седину, вдова, с судьбою тоже примирилась, но так же, милая, светилась, моим дыханием жива.
А там, где сохранились фото, я в старой рамке увидал средь фотографий близких - мертвых - тот маленький портрет мой стертый, что ей в любви когда-то дал.
Как в детстве, я, смешон и светел, ушел, как раньше уходил. На улице свистящий ветер порывисто и гневно встретил, Пощечиной остановил.
Нет, не войти в ту воду дважды и дважды не сгореть в огне. И что для мертвых чувство жажды? Поймет ли женщина однажды, как безнадежно больно мне?
Акварельный мотив. Атанас Стоев Юрий Сарсаков Рассвет дождливый. Осень, притаясь, глядит из мглы, окутавшей дорогу. Опавшая листва прикрыла грязь, желтея на обочинах пологих.
Куда-то далеко уходит вниз то зябь, а то зеленая пшеница, и небеса, оставшись вдруг без птиц, пусты, словно у нищего десница.
Туман на мысли и на душу лёг, Пропитано дождем всё и тоскою. Лишь в поле одинокий тополёк пронзает дерзко мглу над головою.
Но вот из запредельной пустоты блеснуло солнце робкими лучами. Пролился свет на мокрые кусты – и я освобождаюсь от печали. Акварелен мотив
Дъждовно утро. Мокра, есента се крий в мъглата, спряла покрай пътя. От скорошния замраз вред листа окапали лежат: зелени, жълти…
Като в шахмат – чернее оранта до кърпата зелена от пшеница. Без птиците небето заранта е пусто като просешка десница.
Дори в душата вмъква се мъгла, просмукана от този дъжд и пустош. Тополка, голичка като игла, в хастара на мъглата се промушва.
Но там, отвъд, – настръхнали лъчи на есенното слънце се прокрадват; и нещо онемява в мен, мълчи, усетило събудената радост…
1.11.2003 г.
Атанас Стоев (Болгария) Читаю Есенина
Когда читаю Есенина, на душе у меня становится грустно! Вижу маленькую церковь, белым зубом торчащую на холме, слышу шёпот маков среди хлебов, у меня перехватывает дыхание от аромата скошенного сена, в котором молодость шепчет тайные словечки о близости; надо мной вечная луна, отзывающаяся в голосах ночных петухов; а далеко в дымке рассвета белеют берёзовые леса.
И жажду я близости и любви — того таинства, которое меня возвысит над повседневными страстями, чтобы почувствовать себя частью этого мироздания. Ах, эта есенинская жажда любви и ласки в таинственный час, дыхание божественной женщины, слегка приоткрывшей занавеску, чтобы увидеть мужчину, жаждущего её. Ах, эта жестокая правда — губы, которые сегодня целуем, завтра поцелует другой, и другому сказаны будут те пламенные слова, которые сегодня предназначены мне.
Ах, эта переходность человеческого счастья, эта неуверенность чувств, эта вечная борьба за создание в душе чего-то прочного, своего, в этом изменчивом непрочном мире!
Сергей Есенин — «орган, созданный природой для поэзии», по словам Максима Горького. Своей исповедью он даёт мне ответ на всё то, что моё и одновременно не моё, на то, что люблю я, но одновременно любит и другой, на то, что называется вечностью и одновременно имеет морщинистое лицо бренности, прокладывает дорогу между настоящим и воспоминанием, между горизонтом и духотой кабака, между любимой женщиной и матерью ...
Сергей Есенин — драма одной Революции, увиденная в образе жеребёнка, скачущего мимо огнедышащего паровоза,— возможности личного распятия для каждого человека, попавшего в её кровавый водоворот, чтобы очиститься и выжить, но достойно!
Сергей Есенин — магия моей любви к поэзии, мой духовный учитель. Потому что люблю или ненавижу, грущу или праздную, страдаю или творю, свой или ничей,— я всегда неизменен в любви к своей Родине, к своему родному краю, к людям!
Стоя под тонким лимонным рассветом, я способен только на одно — исповедаться самыми подлинными словами, чтобы переболеть своё очередное отстранение от суеты этого мира, от его абсурдного молчания о моём страдании, чтобы омыться снова в росе духовного возрождения — и всё это через поэзию Сергея Есенина! Иначе его «чёрный человек» ждёт меня, чтобы повести к алкоголю и разврату, к самоубийству, к человеческому самоуничтожению.
...Середина сентября 1969 года. Группа болгарских студентов, второй специальностью которых был русский язык, гостила в Московском университете имени М.В. Ломоносова. Осень была в разгаре. Я шёл по дороге к Ваганьковскому кладбищу, чувствуя, что иду к Божьей могиле, где моя душа просветлится и избавится от бремени повседневного. Ворота кладбища были открыты настежь — старые ржавые металлические ворота. Солнце тихо грело, и его лучи своим золотом мягко заливали могильные памятники. Я спросил о могиле Сергея Есенина. Удивились, что я не знаю, где она! Я заупрямился и решил найти её сам, но не успел. Пьяница, добрый человек, за несколько рублей и стакан водки согласился отвести меня к последнему пристанищу Есенина. С чёрного обелиска, с бронзового барельефа, на меня смотрел поэт с зачёсанными назад волосами.
Стояла тихая есенинская осень, а его могила была обрамлена свежими цветами. Как сменяющий караул, приходили и уходили разного возраста женщины. За всё время, которое я провёл в этом месте, оно ни на секунду не оставалось безлюдным. Приходили просто так, чтобы помолчать и уйти. Справа была похоронена Галина Бениславская, та «вечная женщина в жизни поэта», которая почти в день годовщины со дня смерти застрелилась на его могиле. Скромный памятник с несколькими мозаичными стебельками травы. Поэзия и любовь, страдание и преданность лежали рядом. Два дня я пытался купить бронзовый барельеф поэта, но, поскольку это совпало с датой его рождения, в Москве все они были раскуплены. Я нашёл себе такой через неделю в Ленинграде. А мои знакомые подарили мне есенинскую фотографию. Это были мои самые драгоценные вещи, которые я привёз из России во время своей первой поездки. И ещё листок берёзы, росшей над могилой.
Читаю Есенина, и на душе у меня становится грустно и хорошо, жажду я преданности и ласки, готов простить любую измену; мысль моя ведёт меня к скорби, разрывающей сердце, и я тоскую и пишу обо всём том, что в безумной динамике нашего дня не могу сохранить, не могу уловить его дыхания, не могу почувствовать его тепла, которое мне так нужно, так необходимо, как Сергей Есенин!
Читаю Есенина, и хочется написать что-то красивое, что захватывало бы душу грустной мыслью о бренности человеческой жизни. Про природу, которая живёт во мне, единственная и неизменная, не имеющая конкретного образа, но бесконечно влекущая своими красками, круглыми очертаниями холмов, далью, упирающейся в небо, красными островками маков среди золота хлебов, осенней листвой, запутавшейся в корнях кустарника, запахом влажного чернозёма... и той весенней магией, которая наступает после зимы, когда та ещё собирает свои забытые тут и там снежные простыни.
Читаю Есенина, и хочется выразить свои заветные чувства — к матери и сестре, детям и жене, к своим друзьям и близким, к знакомым и незнакомым, с которыми мы каждый день встречаемся на улице и расходимся, ничего не зная друг о друге... И мужское горе отца — крестьянина, нашедшего последнее пристанище на новом городском кладбище.
Читаю Есенина, и хочется поговорить со своей родиной на «ты», как сын говорит с матерью, исповедаться во всём, что накопилось на душе: в болях и тревогах, опасениях, безнадёжности — и вере, вопреки всему, в её бессмертие и её великое молчание и терпение! Исповедаться в своей жизни — скудной, растраченной, с неосуществлёнными надеждами...
Читаю Есенина... О, как он умел из всего делать поэзию! Начиная от травинки, задрожавшей под дуновением невидимого ветерка, и до невыразительной муки от мысли, что мы только пылинки во вселенной... Как бы я хотел обладать таким умением! Но давит на меня какая-то тоска, на которую я потратил уже столько слов, и никак не могу найти самое точное, единственное, чтобы выразить тоску раз и навсегда. Читаю Есенина, и мне становится грустно. И я готов раскрыть самое красивое в себе: любовь, чувство долга, сострадание, сочувствие, преклонение, восхищение…
